Сильные стороны:
● Упрям как осел. Как десяток ослов. Как целый ослиный легион. Закусив удила, ползет к цели даже тогда, когда шанс ее достижения мал. Он целеустремленный и упорный, этот мальчишка.
● Вроде бы умен. Во всяком случае, уж точно научен мыслить логически и пытаться просчитывать собственные действия и их последствия.
● Много читает, не самая скверная память. У Карла много поверхностных знаний в разных областях, он может рассказать вам, как правильно сушить бабочек, и на пальцах объяснить теорию суперструн. Зубрит школьный курс практически наизусть. Начитан и в отношении художественной литературы, во всяком случае, маггловской.
● Умеет готовить. Что удивительно для магов, руками.
● Неплохо летает.
● В хорошей физической форме - поддерживает тренировками по квиддичу и частыми пешими прогулками. Не сильный, но вполне выносливый.
● Хорошо даются зелья, травология, история магии и прочие предметы, в которых достаточно зубрить и понимать, что зубришь.
Слабые стороны:
● Не особо хорошо видит, близорукость. Носит очки в толстой оправе, которые очень любит и которые, как Карлу кажется, добавляют ему сто очков к солидности (нет).
● Легко вывести из себя, нервный. Азартный. Не-у-рав-но-ве-шен-ный. Мысленно считает до десяти и обратно (в особо запущенных случаях вспоминает цифры после запятой числа пи), когда хочет вспылить, но это редко помогает. Регулярно влетает в неприятности и получает дополнительные занятия из-за своего излишне острого языка и привычки спорить до хрипоты. "В споре рождается истина!" - может выдать он, когда ошалевший от такой наглости преподаватель снимает с факультета баллы за попытку его перебить или оспорить.
● Не особо чуткий. Не всегда понимает, что чувствуют окружающие люди, часто нечаянно проходится по чужим больным мозолям. Когда людям раздавали такт, он не просто стоял в хвосте живой очереди, а сидел дома и читал очередную книжку.
● Плохо колдует. Подолгу отрабатывает простейшие заклинания прежде, чем они выходят, вряд ли способен к высококлассному колдовству. Во всяком случае, о том же вызове патронуса он и не мечтает. | Привычки:
● Часто поправляет очки с умным видом. С очень умным видом (опять же, нет).
● Носит выпущенной рубашку, расстегнутыми воротнички и не затягивает галстук до конца. Может выглядеть растрепанным, если утром он был слишком занят собственными мыслями, чтобы причесать волосы и посмотреться в зеркало перед тем, как выйти из спальни.
● Привык много гулять. Очень падок на новые впечатления, в свободное от учебы и квиддича время часто слоняется по замку и прилегающим территориям.
● Привык к тому, что Тони чаще всего где-то рядом. Чем не привычка?
● Подгрызает кончики перьев.
● Аритмик со сбитым режимом. Может спать днем, может ночью, утром или вечером, пару часов или полсуток. Не всегда возможности совпадают с потребностями, и тогда Карл клюет носом над книгами или дремлет в кресле в гостиной.
● В маггловской жизни был типичным интернет-аддиктом, в Хогвартсе, за неимением альтернатив, переключился на книги и радио. Вечером часто включает его в спальне, тихим фоном, пусть даже оно и ловит только волшебные радиостанции.
Предпочтения:
● Сова исправно носит Карлу новые выпуски маггловских комиксов. Иногда во время чтения ему очень жаль, что он всего лишь третьесортный маг, а не Дэдпул и не Большой Злой Серый Волк.
● Не любит идиотов, не любит людей, предпочитающих грубую физическую силу словесному разрешению конфликта. С учетом того, что драться толком не умеет, а шило в том-что-нельзя-называть подзуживает отвечать на остроту еще более резкой остротой, вторых особо не жалует.
● Флегматично относится к собственному маггловскому происхождению, чистота крови для него - пустой звук. Ну чистая, и что за этим, кроме звучных фамилий и знаменитых прапра- вообще стоит?
● Искренне любит зверушек.
● Бывает что забывает нормально выспаться и хронически опаздывает на завтраки. Компенсирует ночными походами на кухню и пирожками от Тони. В еде совершенно непритязателен, чаще всего даже не замечает вкуса съеденного, параллельно занятый чем-то еще.
● Любит воду. Когда совсем тепло, "моржует" иногда на мелководье озера, подолгу нежится в душе после каждой тренировки. Мечтает стать старостой по единственной причине - их божественная ванная комната. |
Характер:
Карл живой. Деятельный, подвижный, неустанно куда-то движущийся – и не только в плане физическом. Он читает, он ловит на лекциях слова учителей, он собирает информацию: впитывает ее как губка, раскладывает в голове по полочкам, пытается узнать как можно больше и как можно раньше. Все и прямо сейчас, если можно. Как типичный представитель своего факультета, стремится к знаниям, которые считает считает высшим благом (хотя посмотрим правде в глаза: он просто любит чувствовать себя умным и довольно выдавать «я же говори-ил!»).
Старается быть тактичным, но у него особый, свой ее сорт, да и выходит как-то очень посредственно. «Мне идет эта шляпка?» - «Мне обязательно отвечать на вопрос, да?».
Топчется по больным мозолям, сам того не желая, сам того не подозревая и порой слегка удивляясь, когда люди оскорбляются на правду или нетактичный вопрос. Зачем? Он же сказал честно. А на честность обижаться не положено. Карвин не отличается чуткостью и не всегда понимает, что же чувствуют другие и как на это правильно отреагировать. Всерьез теряется, когда оказывается наедине с кем-то плачущим, например. Как себя вообще ведут в таких ситуациях нормальные люди? Утешают? Уговаривают так не делать и «забыть того белобрысого урода»? Грустно и молча гладят по спине? Дают пощечину? Молчат? Что? Карл не всегда может выбрать среди такого обилия вариантов верный и адекватный.
К людям априори дружелюбен. Ну, к большинству людей. Достаточно разговорчив, умеренно мил, много улыбается. Вроде бы не самый плохой собеседник. По-дурацки шутит, иногда даже выходит и смешно. Поддерживать близкие дружеские отношения с большим количеством людей для него морально сложно: устает. А вот держать на некотором расстоянии – пожалуйста, скольких угодно.
Вспыльчив. Привык не молчать, если его провоцируют, хоть и понимает, что это пагубная практика. С этого его «самдурак» начинается преобладающее количество конфликтов. Пару раз, повздорив со старшекурсниками из-за мелочей, оказывался в больничном крыле с виртуозно наколдованным сглазом. Но нет, жизнь мало чему его учит, и на эти грабли Карл наступает снова и снова. Не особо отходчив. Даже если великодушно простит обидчика, наладив с ним хоть натянутый, но мир, на будущее запомнит все подробности ссоры и благополучно ими ткнет при следующем конфликте.
Крайне неуклюж во всем, что касается отношений с противоположным полом. Да и со своим, пожалуй, тоже. За свои почти_семнадцать ни разу даже не целовался, да и, что уж греха таить, в наверстывании упущенного не особо заинтересован. С трудом отделяет знаки внимания от дружелюбия, а простое приглашение куда-то от приглашения на свидание. Из тех кретинов, что в кино на последнем ряду сидят и смотрят фильм, а на просьбу переустановить систему – приходят и переустанавливают. Пригласи его кто на романтический вечер на крышу астрономической башни, Карл наверняка бы отлично провел время, рассказывая о первой высадке на луну, искусственных спутниках, трагическом крушении недолетевших до Марса зондов, классификации звездных остатков и еще уйме интересных вещей. «Хорошо посидели. Надо будет повторить».
Фантастически целеустремлен. "Я наступлю на эти грабли еще раз; мне нельзя, но я это сделаю; у меня это не получится, но я все равно доползу и попробую снова". Карл разбивает лоб (иногда и не в переносном смысле), пытаясь доскрестись до практически недостижимых целей. Ему не дается заклинание? Он будет повторять этот пасс снова и снова, пока не начнет засыпать от усталости или не добьется результата. Не учатся зелья с пятиэтажными формулами? Не страшно, Карл прочитает страницу два десятка раз и сможет оттарабанить ее наизусть. Свои ущербные способности к колдовству и прочие изъяны частично компенсирует упорством.
Немного рассеян в быту. Мальчишка не забудет, когда дни рождения у всех профессоров замка, помнит по именам кухонных домовиков и цитирует наизусть выдержки из учебника физики, но может запамятовать застелить кровать, поднять с пола упавшую рубашку или поесть, если есть что-то более цепляющее его внимание.
Амбиции присутствуют, но не в критической концентрации. Плевал Карл на чистоту крови и прочие заморочки местной элитки, на свое влияние и результаты в большей степени тоже. Он просто хочет быть умным. Просто хочет знаний. Просто хочет сделать в будущем хоть что-то полезное. Карвин не прочь порисоваться и блеснуть интеллектом или навыками на уроке или квиддичном поле, но это скорее такой подростковый неуклюжий жест, нежели самодовольство.
Патологически любопытен. Это то самое "любопытство, которое сгубило кошку": почти все выходки, после развязки которых он оказывался в кабинете декана, начинались со жгучего интереса. Ради его удовлетворения полезет практически в любое пекло, а если при этом будет еще и весело - вообще в любое. |
Родословная:
● Абигейл Уэскер (Abigail Wisker) - мать, маггл. Патологоанатом в лаборатории при клинической больнице.
● Пол Уэскер (Paul Wisker) - отец, маггл. Работает сантехником, виртуозен во всем, что касается устранения протечек и засоров.
● Элизабет Уэскер (Elizabeth Wisker) - сестра, маггл. Малышка Лиззи, школьница. Младше Карла на три года.
Биография:
● Мама Карвина работает в отделении патологической анатомии. Об этом он рассказывает в первый день в школе, на знакомстве с классом. Малыш Карл мало чего боится, носит толстые очки и беседует совсем по-взрослому. Он умеет пользоваться микроскопом, любит мамину лабораторию с уютным кабинетом и рабочим столом со множеством интересных предметных стеклышек. Малыш Карл хочет стать медиком, чтобы оперировать тяжелобольных людей. Или химиком, или фармацевтом, чтобы создавать лекарства от опасных болезней. Или, на край, физиком. Это тоже интересно, изучать, по каким законам функционирует окружающий мир. Мальчишка запоем читает детские энциклопедии и скачивает на папин планшет игры с имитацией работы хирурга. В четыре года, когда сверстники играют в машинки и кукол, он играет в тасманского дьявола, может сходу назвать десяток австралийских животных и уже умеет бегло читать. В пять потрошит мягкие игрушки и вместо мягкой набивки вставляет пластилиновый ливер: легкие, маленькое алое сердечко, сизый дутый желудок, сзади – почки, впереди – кишечник. Зашить. Обработать швы. Разрезать через месяц снова и огорчиться, что все смято в один цветной ком.
В школе Карла сторонятся дети. Он забавный и даже умный, но играет во что-то странное. Учит уроки впрок. Знает много, но совсем не то, что обычно знают сверстники. Его редко приглашают на дни рождения и не предлагают составить компанию в походах в парк развлечений. Карл развлекает себя сам. Преимущественно информацией. Преимущественно разговорами со взрослыми. Он и растет таким маленьким гипертрофированно серьезным взрослым – думает больше, чем положено, играет меньше, чем положено.
● Кошка взорвалась сама! Честно, он здесь совсем, совсем не при чем.
Карл рыдает, размазывая по лицу слезы и собственно кошку. Та, соседская Мисси, разлетелась мелкими брызгами на десяток метров, будто ее начинили сверхмощной взрывчаткой или взбили в блендере. Мальчишка наблюдал за ее попытками поймать толстых городских голубей, слетающихся на кормушку в саду. Наблюдал давно, с час, с неиссякаемым интересом. Ему было любопытно все, начиная от кошачьего упорства и заканчивая работой маленьких крепких мышц. Как они прикреплены к кости? Как выглядит на них фасций? Как изгибается кошачий позвоночник, когда Мисси перекувыркивается в воздухе, безуспешно черпая лапами около вспорхнувшей птицы? Как гонит кровь крошечное сердце? Карлу интересно. И животное разрывает изнутри.
● Письмо лежит в общей корреспонденции, принесенной почтальоном. Утром, когда они с семьей завтракают глазуньей (мама всегда готовит ее в специальной форме, отправляя на тарелку яичный улыбающийся смайл или кривую уточку) и тостами с джемом. Оно выглядит глупо рядом со счетами за обучение в школе и приглашением на свадьбу друзей. Пухлое, на странной бумаге, скрепленное сургучом. Кто вообще использует сургуч в переписке?
- Спам, наверно. Предложат поехать в какой-нибудь тематический летний лагерь или купить гиковскую настолку.
На листах – изумрудные чернила, и почерк ровный и чуть угловатый. Карл читает про то, что он принят в школу чародейства и улыбается.
- Точно, лагерь.
Карл – скептик. Он допускает существование сверхъестественного, но верит только тому, что можно пощупать. Ну или тому, что написано в учебниках. Он читает Хокинга, прилежно учится и предпочитает хорошую научную фантастику, где звездные крейсеры бороздят те самые просторы вселенной, которые они обязаны бороздить по законам жанра. Он не любит дешевое фэнтези. И в нем ничего не шевелится, когда странное письмо, где ему предлагают поехать по несуществующему – он проверил по картам – адресу приобретать несуществующую волшебную палочку, отправляется в утиль. Шевелится позже, когда к первому письму прибавляется второе, с более подробными объяснениями. И третье. Еще более убедительное. Над которым он сидит вместе с родителями, которое приносит сова, скребущаяся в окно гостиной до тех пор, пока он не открывает створку, чтоб отогнать докучливую птицу.
Карл – скептик. И скептиком он остается даже тогда, когда в тупичке перед ними расходится сплошная кирпичная кладка, пропуская в Косой переулок.
● Родители оставили его в кафе Фортескью, усадив за крайний столик, заказав мороженое и попросив подождать, пока они переведут привычные деньги в чужую валюту. Сами-то подумали, куда он может уйти? Карл уныло подпирает щеку ладонью и осматривает сидящих вокруг. Волшебник за соседним столиком потягивает напиток через уходящую в тень капюшона витую полосатую трубочку, в уголке – мальчишка его возраста, одетый на удивление прилично для этого карнавала, уписывает что-то из стеклянной вазочки, дальше – хихикающие молодые волшебницы склонились над списком покупок. Людей много, и это не придает Карлу уверенности в себе. Он чувствует себя центром привычного стабильного мира, который трещит по швам.
- Не хотелось бы отвлекать, но, может, молодой человек окажет любезность и подсядет к кому-то?
Уэскер оказывает любезность. Он утекает от шумной компании как можно дальше, к одетому в маггловскую (какой сноб придумал это пренебрежительное слово?) одежду пухлому парню. Кривовато улыбается и отодвигает тяжелый стул.
- Привет?
- Привет.
Тот мало заинтересован происходящим. Трехэтажная конструкция из мороженого, сливок и шоколада привлекает его внимание куда успешней, чем очкарик, усевшийся напротив. Он посматривает поверх еды время от времени, но молчит, и Уэскер не выдерживает и снова заговаривает первым.
- По-твоему, это нормально – все, что здесь происходит?
Карл спрашивает почти жалобно. Как кажется ему, вокруг творится чертовщина. Деревянные кадушки с сушеными уховертками в лавке, где они смотрели ингредиенты, ухающие из клеток совы, парящие за стеклянной витриной котлы, сумасшедше разодетые волшебники, которым место скорее на вечеринке в честь Дня всех святых. Мальчишка флегматично жмет плечами в ответ и разламывает ложкой шоколадный шарик.
- Не знаю. Наверно, нет. Даже сиропом мороженое не полили.
Так они и знакомятся.
● У Тони милая бабушка. Она улыбается одновременно всем, рассказывает занятные истории и умеет быть совершенно очаровательной. Расслабляются даже родители Карла, до того совершенно удрученные визитом в Гринготтс и первым знакомством с гоблинами. Уэскер-старший с флегматичным интересом наблюдает за тем, как она убирает с воротника мальчишки пятна мороженого одним взмахом волшебной палочки.
- Магия. Удивительно.
Он работает сантехником и не удивляется практически ничему. С ровным любопытством смотрит на тварей в клетках за витриной магического магазина, на метлы, на чудные лица. Те же эмоции написаны у него на лице, когда рядом из прорванной трубы бьет кипящий фонтан. Он вообще спокойный, самый спокойный из всего семейства. И Карвину совсем не нравится то, как легко он принимает на веру этот волшебный мир.
● Говорят, что палочка должна выбрать его сама. Карл понимает, что это магия, и воображать, что она обязана подчиняться логическим законам, нерационально, но все равно недоумевает – как может выбрать кого-то кусок дерева? Это он выбирает. Он ведь пришел ее покупать. Правда ведь?
- Странный выбор для юноши, но давайте попробуем.
В сердцевине его палочки сидит волос из гривы сфинкса. Взмахивая ею в воздухе и выпуская сноп золотистых искр, Карл пытается представить чудовище с человеческой головой и размышляет, дало ли оно дернуть клок шерсти добровольно. Он не читал магических книг и не знаком с волшебными тварями, но фантазия уже рисует сцену борьбы мага и свирепого зверя. Впрочем…
- Двенадцать с половиной дюймов, очень гибкая. Ива чаще подходит юным женственным барышням... видимо, мистер Уэскер, вам изрядно недостает терпения.
Мужчина в старомодной мантии, что стоит за прилавком, улыбается добродушно и вроде бы искренне, но Карл все равно хохлится и осторожно кладет палочку на краешек стойки. «Женственным» ему быть уж точно не хочется. Из магазина он выходит чуть разочарованным, а покупка лежит на дне сумки матери и – во избежание экспериментов, конечно - не попадает в его руки до самой посадки на поезд.
● - Сову, наверно. Это странно, держать кошку в школе… нет, сову тоже странно, но она хотя бы может носить письма, это практично. И не линяет.
Мама считает, что он будет чувствовать себя одиноко в новой школе, и настаивает на животном. Карл даже и не сопротивляется (с мамой спорить совершенно бесполезно), позволяя затащить себя под крышу темного тесного магазинчика, в котором пахнет как в школьном зоологическом уголке – сеном и грызунами. Из тесных клеток глазеют совы, одна щиплет мальчишку за палец, когда тот пытается ее погладить через прутья. Почти не больно. Карл думает, что, пожалуй, птица будет лучшим вариантом.
Продавец вытаскивает сов и сажает на кожаную перчатку, демонстрируя.
- Знакомься, Клювик, это твоя новая семья. И вы знакомьтесь, это Клювик.
- Теперь его будут звать Тесла.
- Тесла?
- Или Альберт. Я еще не определился.
- О, это в честь кого-то из старших родственников?
- Это в честь Эйнштейна.
● - Восемь дюймов, мягкая? Мне уже можно начинать пошло шутить и хвастаться своими двенадцатью?
Они смеются, и Тони делится с ним своей выпечкой. Карлу кажется странным, что он постоянно жует и вечно голоден – не успели занять купе, а Тони уже деловито потрошит чемодан и рассказывает, как тщательно бабушка собирала его в недолгую в общем-то поездку. Как тот странный сорт людей, начинающий хрустеть попкорном в кинотеатре сразу после того, как выключится свет.
Они болтают, пока не темнеет и не включается сам собой свет под обитым мягким алым бархатом потолком. Уэскер с трудом понимает, как живут маги. Тони не пользуется интернетом, читает бумажные книги и понятия не имеет о компьютерных играх. Не ходит в кино, не смотрит бейсбол, не учит математику в школе и еще сотни этих странных «не».
Первокурсников везут в лодке. Озеро неспокойно, волны перехлестывают через борта, но Карл в восторге. Где вы видели школу, в которую учеников доставляют столь экстравагантным образом?
● - Рэйвенкло!
Шляпа выкрикивает это даже не сомневаясь.
● В Хогвартсе действительно чуть одиноко. А еще – странно, все очень странно для ребенка, выросшего в маггловской семье и привыкшего любое утверждение пробовать на зуб, а верить ему только потом. Карл не чувствует себя магом. Вопреки мыслям, он чувствует себя ненормальным среди нормальных: с первых занятий простейшие заклинания даются так тяжко, будто написанное зелеными чернилами письмо пришло по ошибке. Это отличается от привычной рутины в школе, где можно было просто зазубрить и механически оттарабанить учителю на опросе заданный на дом параграф. Карлу сложно. Он повторяет заклинания раз за разом, и понимает, что большая часть его курса колдует лучше. Впрочем, легким разочарованием его не спугнуть. Уэскер работает упорно и тренируется часами. Тони часто сидит рядом, наблюдая за трудами с легким рассеянным интересом, и говорит, что столько учиться вредно, и что когда-то нужно и отдыхать. Говорит, что Карл – трудоголик, и что таких заучек его дед лечил в Мунго от нервных срывов. Карлу плевать. У Карла ослиное упрямство и болезненная тяга к знаниям.
● «Лиззи!
Я отправляю с Теслой домой планшет и смартфон. Можешь пользоваться. Они все равно здесь не работают. Преподаватели говорят, что из-за количества наложенных на замок заклятий и постоянного магического поля, но мне кажется, что поле не магическое, а магнитное – чем еще можно объяснить такие аномалии? Еще здесь радио ловит только магические радиостанции и не пишут шариковые ручки. В библиотеке нет электронного каталога. Дичь.
Надеюсь, у тебя все хорошо. Надеюсь, ты перестанешь мне завидовать, когда посчитаешь, сколько я не заходил на фейсбук и не вел твиттер.
Люблю, Карвин.»
● Летом он смотрит список школьной маггловской литературы и понимает, что капитально, безнадежно отстал. Карл – странный мальчишка, глупый и упрямый. Он готов променять весь странный, опасный и бесконечно заманчивый волшебный мир на диплом хорошего вуза и докторскую степень в области физики в будущем. Школьная программа кажется ему отвратительно однобокой. Они не учат географию. Они не учат историю обычного мира. У них нет физики, химии, языков и изучения классической литературы. Нумерология бесконечно далека от привычной математики, да и отсутствие физкультуры позволяет тому же Тони заплывать жирком в свое удовольствие.
Карвин проводит каникулы над книгами. Над двумя стопками учебников – маггловских и волшебных. С ними же едет в Хогвартс, он – типичный студент Рэйвенкло, вырвать из зубов которого гранит науки если не невозможно, то крайне проблематично. Свободное чтение Карлу заменяют учебники истории и точные науки для средней школы, где остались его магглы-одноклассники. Пожалуй, он всерьез уверен, что после выпуска из Хогвартса начнет нормальную жизнь и поступит если не в Оксфорд, то хотя бы в приличный колледж.
● - Это какая-то альтернативная медицина. В век, когда наука позволяет трансплантировать стволовые клетки, лечить людей отваром из крысиных хвостов – варварство. Антинаучно.
Тони жует пирожок и кивает. Тони, в общем-то, все равно.
- Боюсь представить, что я заболею и буду вынужден это пить.
- С мясом. Будешь?
- Ну давай.
● У Карла складываются на удивление неплохие отношения с квиддичем. Полет кажется ему прекрасным, и он даже ни разу не задумывается о том, что это опасно, подниматься на такую высоту без страховки, и пищит от восторга, разгоняясь на метле. Пусть это и старенький школьный Чистомет, пока ему этого хватает с лихвой.
К пятому курсу Карвин летает настолько неплохо, что оказывается в сборной. Охотником. К спорту он подходит столь же фанатично, как к учебе: пропадает в библиотеке, обкладываясь литературой и ворча, что бумажные книги – прошлый век, и что совершенно невозможно найти среди этой кипы макулатуры нужную информацию.
● У него уйма обрывочных шапочных знаний из разных областей. Карвин читает много, даже слишком много: читает, поправляя очки, во время завтраков, обедов и ужинов, иногда капая на книги тыквенным соком или соусом («книга – всего лишь способ хранения информации» - отмахивается он на чужие замечания), читает на перерывах между занятиями, перед тренировками по квиддичу, перед сном, подсвечивая себе палочкой. Он любит учиться. Любит запоминать и впитывать информацию. Любит спорить. Не раз и не два ночует на лестнице перед факультетской гостиной, повздорив с кованым орлом на двери. «Да вы вообще знаете, что ваши загадки устарели лет на тридцать?..»
Он обожает зелья за точность и чуть презирает за то, что современная медицина справляется с некоторыми болячками столь же эффективно и без лишних спец.эффектов. Часто остается после уроков и не раз отдраивает верхние этажи астрономической башни после неосторожных споров с преподавателем астрономии. Тащит за собой Тони и обшаривает самые дальние уголки замка. Просто потому, что это интересно. Просто потому, что может. Навещает кухню и пытается разговорить домовиков, пока Фаулз заправляется эклерами. У Уискера нет личной жизни, зато есть книжки, квиддич и необъятное поле для изучения.
● Когда Тони превращается на его глазах в тюленя (взаправдашнего тюленя!), Карл - уже взрослый, не тот испуганный скептичный ребенок, а привыкший к магии как к чему-то естественному, как к части окружающего мира Карл – готов плакать от излишка эмоций.
- Тони. Тони, ты понимаешь, что сейчас нарушил закон сохранения энергии?
- Иуу?
- С точки зрения биологии, тебя не существует.
- Иууууу.
- С точки зрения физики, ты должен был погибнуть от теплового шока. Ты не можешь превращаться так быстро. Это слишком энергозатратно. Ты хорошо себя чувствуешь?
Тюлень утвердительно шлепает хвостом по полу и перекатывается на толстый бок. Ему хорошо. И от шока в ближайшее время он умирать не собирается (хотя подзаправиться действительно бы не мешало). Карл щупает плотную масляную шкуру и пытается приподнять тушу – безуспешно, Тони слишком тяжел.
- А обратно сможешь? Если нет, с лестницы тебя придется катить.
Карл представляет, как спихивает зверину раза в четыре тяжелей себя со ступенек и, упираясь, буксирует до барсучьей гостиной. Нервно смеется. Садится рядом и опирается спиной о тюлений бок. Снова трогает короткий мех. Вздыхает и жалеет, что наверняка не сможет так сам.
● С.О.В. на пятом курсе он сдает вполне предсказуемо. Предсказуемо превосходно в том, что касается теории, предсказуемо посредственно в практической части. Карл волнуется исключительно из-за оценки и угрюмо-виновато смотрит на профессора из-под отросшей челки, когда не все чары выходят так ладно, как должны были выйти. Он уговаривает себя не нервничать. Говорит себе, что, если постарается и подтянет потом, после выпуска, математику, сможет получить нормальную человеческую профессию. Он не собирается посвятить жизнь магии. У него она, магия, своя. Более сложная, более тонкая, более глобальная. Более предсказуемая. Доступная даже магглам и выраженная формулами. Карл смотрит, как преподаватель подписывает экзаменационный лист и думает, что квантовая физика далась бы ему проще. |
Связь:
● rraven.ra - скайп.
Участие в сюжете:
● Маст хэв.
Как вы нас нашли?
● Как ни странно, рпг-топ. Пробный пост. Ящер – клоун. Он ведет себя как малолетний ребенок, не умея иначе разрядить атмосферу и сгладить напряжение. После неловкости с Фрэнком и Брэнди находиться в тишине некомфортно, совершенно невыносимо, когда сидящие рядом – при нем – люди молчат и опускают глаза.
- Роскошная шляпка, Лиам, давно на нее смотрю. Стащу поносить?
Удержать шляпу рукой псионик не успевает. Ящер сдергивает ее моментально, водружая себе на голову и приподнимая в знак благодарност. Примеряет сначала как нужно, потом задом наперед, потом выискивает в углу крошечное тусклое зеркало, нагибается и пытается себя разглядеть. Выходит плохо. Кто-то смеется.
- Только пера не хватает. Можно дернуть у Птицы или нащипать меха у Риза, он только спасибо скажет.
- Сара, милая, отрежь этому дураку руку?
Лиам улыбается ей в ответ, чуть устало. Бегать отбирать он не станет, давно вышел срок, когда он с удовольствием позволил бы себя втянуть в такую забаву. Лезть к легкомысленному Джо в голову и изображать за столом зомби тоже приятного мало. Сара встречает его взгляд и отправляет свою правую руку клоуну в пасть, по предплечье. Тот смыкает челюсти с тем же энтузиазмом, с которым секунду назад уминал манку.
- Очень остроумно.
Над этим циркачи смеются уже искренней. Крови практически нет. Боли тоже. Из мгновенно затянувшегося обрубка пухнет, вытягиваясь и свиваясь, новая плоть. Белеет кость, наслаиваются длинные алые мышцы, тут же покрывающиеся тонкой пленкой кожи. Через нее, прозрачную, еще какой-то миг просматривается пульсация ярких сосудов, а потом отращенную конечность становится невозможно отличить от второй, старой. Обиженный, Джозеф нахлобучивает шляпу обратно на голову владельца.
- И к слову о шутках: сегодня ночую у Джекки, и нет, я не против.
Ящер понятливо ухмыляется и показывает большой палец. Друг, который понимает без слов, куда удобней друга, которому нужно что-то объяснять и доказывать необходимость справедливого возмездия. Пусть он и знает обо всех твоих грешках, мелких и не очень. Лиам поднимается с места, аккуратно задвигает стул, убирает посуду. У него хаос в голове, но вещи всегда в порядке - маленький островок упорядоченности в том омуте, в котором он барахтается каждый раз, заглядывая в собственный разум чуть дальше, чем следует. Приглашение все же звучит. Лиам кладет ладонь на спинку стула склонившейся над бумагами Сары, хоть и хочется положить ее на прикрытое легкой рубашкой плечо. Вскользь думает о том, что эта безукоризненно соблюдаемая дистанция напоминает Фрэнки и Око, только здесь он держит ее сам, сознательно. Уже который год. Находя совершенно некорректным нарушение чужого личного пространства тогда, когда об этом не просили напрямую.
- В «Четырех фрегатах» подают божественную утку. Буду рад, если составишь мне сегодня вечером компанию.
Когда Око придвигается ближе, становится не по себе. Всерьез. Не из-за неловкости, заставляющей отводить взгляд – из-за вечного патологического страха причинить вред. Сделать больно своему Брэнди, которому и так с ним, ущербным, нелегко. Фрэнк боится быть опасным, боится быть обузой. Не наклоняется над людьми, чтобы ненароком не капнуть кислотой и не прожечь до кости, пытается всегда быть меньше, ниже, держаться чуть в стороне. Для общего спокойствия. И удержать себя сейчас и не отшатнуться дорогого ему стоит. Фрэнк вздыхает и прикрывает глаза, чувствуя на лице чужое теплое дыхание. Это приятно, очень приятно, ощущать что-то кожей, пусть даже за этим не последует ни прикосновений, ни поцелуев. Разве что осторожные мягкие объятия через костюм.
За почти тридцать лет жизни Фрэнк никогда не обнимал людей так, напрямую. Не через слой плотной резины.
«О, так я хотя бы могу с кем-то лизаться. Пусть даже со зверьем.»
- Зачем тебе мой светлый образ, если я лежу рядом?
Кислотник улыбается неровно, одним уголком губ. Смотрит в упор из-под опущенных бледных ресниц. Из него негодный провокатор и совершенно посредственный соблазнитель, у которого из опыта только пара лет до смешного откровенных намеков Брэнди. Он смущен – совсем слегка, потому что смущаться человека, который знает тебя с сопливых десяти лет и наблюдает за тобой каждый день, в любой момент времени, немного странно. К Оку Фрэнк привык как к части себя. У него смуглая теплая кожа, и ее чертовски здорово трогать даже тогда, когда ты этого не чувствуешь – Фрэнк гладит кончиками пальцев чужую шею, плечо через ткань, бок. Судорожно выдыхает, когда Брэнди направляет его ладонь своей: под одежду. Уверенней. К голым животу и груди. И это безмолвное «ну, давай, смелее» заставляет залиться краской.
Он боится доставить дискомфорт и, наверно, слишком мягок и ласков, боится сжать сильней и оставить отметины синяков. Не рассчитать силу. У Кислотника нет опыта, зато энтузиазма – море. И примерно столько же удовольствия от осознания того, что устроившийся на его бедрах Брэнди доволен. Он даже чувствует себя уверенней, во всяком случае, когда руки Ока не оказываются в опасной близости от его лица.
Фрэнк проводит по ребрам вниз, чуть царапает живот, оглаживает большими пальцами проступающие бугорки тазовых костей, вопросительно заглядывает снизу-вверх, в глаза:
- Мне продолжать?
Глупый, в сущности, вопрос. Как будто он может услышать что-то, похожее на «нет».
У «Фрегатов» горят фонари. За стеклом – огни свечей, столики в зале и множество мыслей, мелькающих фоном меж людей. Цвета, отзвуки, возгласы, вкусы. Лиам открывает для Сары дверь и втягивает щупальца, намертво отрезая себя ото всех, кроме неё. Сара не сменила привычный удобный наряд на что-то менее практичное и более броское, выглядит на фоне разукрашенных ярких барышень просто и строго, но ему все равно. Ему даже нравится этот контраст и это безразличие к условностям – она не на свидании, она просто пришла разделить ужин с другом. С ним. Чуть печалит только то, что мысленно Сара до сих пор там, в цирке, перебирает в уме дела и цифры, но на то место, которое занимает труппа в ее голове, Лиам не претендует – понимает, что никогда не сможет претендовать.
Она выбирает вино, он рассказывает, как отдыхал здесь во время прошлых гастролей, как слушал живую музыку и помогал охране выпроваживать переборщивших с выпивкой торговцев. Рекомендует попробовать свои любимые блюда. Следит за тем, чтобы ее бокал не был пуст. Чуть заметно улыбается и поддерживает беседу. Псионику кажется важным дать ей отдохнуть и отвлечься от привычных дел хотя бы на один вечер – на ней держится всё, весь цирк, как механизм, работающий от одной осевой детали. Убери – разладится. Это важно, чтобы ей было комфортно. И через пару часов Лиам просит:
- А сейчас я сделаю тебе небольшой подарок. Дай руку, пожалуйста.
Лиам берет руку Сары в свои и сжимает бережно. Смотрит куда-то назад, не на неё, и взгляд привычно стекленеет. Только сейчас он не крадется окольными путями в чужую голову и не выступает в роли бесцеремонного ловкого воришки, охочего до мыслей. Не вторгается в воспоминания. Он открывает свои, открывается весь, позволяя Саре смотреть его глазами и чувствовать его нутром – чувствовать всё. Бесценный подарок, кропотливо собранный из его, Лиама, сокровищ. Из кусочков памяти, которые он помнит отчетливо и бережно хранит, отделяя от сметающего в чужом разуме лавинного информационного потока. Он цепляется за них и уверен: это – свое, не чужое, не подсунутое из одной из жизней, которую он прожил в чьей-то голове.
***
Мальчишка видит снег впервые. Родители спят, и он тихонько пробирается вниз по скрипучей лестнице, чтобы жадно приникнуть к окну, а потом настежь распахнуть дверь в прихожей. Лиаму восемь. Ветер бросает в лицо снежные пригоршни. Мальчик щурится, но выходит за порог прямо так – босиком и в легкой пижаме, не обращая внимания на то, что белые шмели жалят холодно и больно. Только вчера стоявшие изумрудными ели сейчас не разглядеть, все под пушистым пологом, и метель крутит одноцветный калейдоскоп перед самыми глазами. Лиам не чувствует ног и с трудом сжимает пальцы, но улыбается и смотрит, смотрит на бесконечный белый шум, чувствуя, как растворяется в нем, плывет в нем, преломляясь в пространстве, и как вместе со льдистой крошкой уносит дальше и часть его самого, как отслаивается кожа, как он становится бесконечно долгим и бесконечно сильным. Как чувствует беспокойный сон матери наверху, живые вспышки тепла с конюшни на заднем дворе, вырывшего нору беляка, залегшего на ближайшем поле, пролетающих птиц. Он – все. Он – всё. Лиам не замечает мороза, плывет далеко-далеко и улыбается даже тогда, когда его утягивают домой и с оханьем растирают отмороженные детские ручки колючей шерстяной шалью. Он – везде. Ему хорошо.
***
Они кормят жадных пестрых уток в городском пруду. Бросают им куски черствого хлеба в воду. Сестренка хочет погладить птицу по глянцевым плотным перьям, но та дичится и не дается в руки, не берет протянутый кусок угощения. Лиам закрывает глаза и тянется к животному. Не пугающими того пальцами, мысленно. Он – птица. У него быстрое трепещущее сердце, он видит людей цветными движущимися пятнами, которые и влекут запахом пищи, и пугают. Лиам мягко подавляет страх и вынуждает утку подобраться совсем близко, на расстояние вытянутой руки. Сестра смеется и аккуратно проводит ладонью по гладкой спине. Пахнет выпечкой, водой и лесом. Солнце заставляет жмуриться.
***
Он совсем безнадежный, этот псих. Мужчина видит что-то, чего не видят другие, бьется в ремнях и кричит, кричит, кричит, пока не теряет голос, но и это не принуждает его замолчать. Кричит он до момента, когда Лиам мягко вторгается в его голову. Убирает страхи, бережно, с самого первого, затирает пугающие видения, касается разума мягко-мягко. Делает все, чтобы следующие ночи – и до самого конца дней – больной не видел кошмаров ни во сне, ни наяву. Чужие внутренние демоны приходят уже к доктору, который после каждого сеанса подобной тонкой терапии часами смотрит в потолок и кропотливо перебирает уже свою голову, отбирая собственное он наносного. Но это совсем, совсем не важно. Абсолютно несущественно по сравнению с тем ни с чем не сравнимым облегчением, что Лиам испытывает, возвращаясь в свое тело и видя: все в порядке. Он будет жить долго и спокойно.
***
Фургон покачивается на дорожных ухабах. В воздухе – густой запах летнего вечера, чуть душного, пахнущего старым деревом, гарью, пылью из-под копыт тяжеловозов, зверьем. Помятыми луговыми цветами, букет из которых старший скармливал лошади перед отъездом. Лиам сидит на ступеньках самого последнего фургона, в котором никого, кроме возницы, в котором везут реквизит. Он бос. Обычно щегольски застегнутый наглухо пиджак лежит рядом, смятый в комок, завернуты выше локтей рукава. Лиам неторопливо чистит и набивает трубку. Раскуривает. Смотрит на то, как в мягких пастельных сумерках удаляется город, где он провел последние полтора десятка лет своей жизни. Над ним – светлая грязная световая дымка, над ним не видно звезд и не видно неба. Город подмигивает ему, Лиаму, теплыми цветными огнями, а он уезжает все дальше и дальше в сгущающейся темноте, в которой сливается в одну темную цепь цирковой караван. Тонкий неосязаемый щуп тревожно тянется к людям: осторожно трогает одного, лижет самый краешек мыслей другого, сворачивается жадным кольцом вокруг Сары. Вопросительно свивается и дрожит у самых ее губ. Лиаму нравится, как она размышляет – сухо и быстро, как говорит то, что думает, и сосредоточенно хмурится над счетами и бумагами, как щелкают в ее голове цифры. Глубоко проникать в ее разум кажется непристойным, почти недопустимым. Неправильным. Псионик собирает себя воедино, слушает перемежаемую скрипом колес и далекими разговорами тишину. Город еще видно, он – на том конце дороги, где часом раньше ушло за горизонт солнце. Его видно, но возвращаться домой Лиаму не хочется совершенно.
***
Сара видит себя чужими глазами. Видит, как Лиам пытается запомнить редкий момент, когда она улыбается, как подмечает ямочки на щеках, румянец на обычно бледных скулах и совершенно очаровательные, по его мнению, тонкие морщинки в уголках глаз. Находясь в нем, не может оторваться и не смотреть на собственный профиль. Лиам не горит, Лиам источает ровное ласковое тепло – и все по отношению единственно к ней.
|
