Характер:
● Хамоватый, острый на язык, резкий и недоверчивый, сам не внушает особого доверия, зато отлично может внушить окружающим, что другого варианта, кроме как довериться ему, у них нет. Всю жизнь ходящий по краю, он заставляет других почувствовать отголосок этой постоянной опасности, лезвие под подошвами, которое всегда щекочет его пятки.
Искренне наслаждается своим незавидным положением, чувства свободы, долга и вины спутаны в единый клубок, находящийся точно посередине его души. Свобода от обязательств, родителей, учителей, работодателей; долг перед братом и ненависть к нему, потому что это единственное, что заставляет Уэйда чувствовать ответственность, не бросаться в омут с головой; чувство вины перед родителями за то, что так никем и не стал, перед Верном, что так и не смог вытащить его со дна, перед сестрой, с которой он избегает встречаться с того момента, как окончил школу.
Живет так, как он этого хочет, и при этом абсолютно несчастлив. О последнем старается не задумываться, вообще о счастье как о явлении не думает, не верит, что такое вообще возможно. Мало пьет, но если пьет, то по-черному, так, чтобы ничего не помнить наутро.
При всем этом производит на людей впечатление легкого, вполне себе счастливого человека, который на все кладет огромный болт. Растрепанные отросшие волосы, тонкие наушники на шее, безразмерные карманы, сигарета за ухом и блужающая ехидная улыбка - разве может этого парня что-либо беспокоить?
В отличие от своего брата, не боится людей и часто с ними общается; так же, как и брат, страдает от отсутствия значимых друзей, не умеет и не хочет открываться, не понимает, почему окружающие слишком часто раздражают его, не понимает, почему люди так часто ноют о своих проблемах - ведь это их проблемы, пускай они замкнут их в себе и сами разбираются.
Плакать - стыдно, стыдно открыто радоваться, а вот агрессия и сарказм - это нормально, насмешки, но не слишком бурные. Хаотичная и буйная жизнь Уэйда изнутри исчерчена, исколота подпорками, гранями, через которые он не может пройти. Лабиринт собственных чувств, эмоций и страхов для него настолько естественен, что где-то в углу он построил себе шалаш. Время от времени бродит по нему как в полусне и не верит в то, что выход есть.
Вся его жизнь - это лабиринт. Может быть, где-то и есть выход наружу, но для Дурсля он представляет собой идеальный квадрат, стены без окон, без дверей, не прерывающиеся нигде. |
Родословная:
● Dudley Francis Dursley — отец. Магл, банковский служащий.
Franny Cristen Dursley - мать. Магл, мертва.
Esme Dursley— мачеха, волшебница, домохозяйка.
Vernon Edmund Dursley — брат-близнец.
Darla Opra Dursley - сводная сестра.
Vernon & Petunia Dursley — дедушка и бабушка. Маглы. Мертвы
Harry Potter — двоюродный дядя.
James Potter II & Albus Potter — троюродные братья.
Lily Potter — троюродная сестра.
Биография:
● Мне было пять, кажется, когда шарик, с которым я играл, возвращался в мою руку сам собой, куда бы я его ни кинул. Я за это называл его бумерангом, и родителям пришлось хорошенько попотеть, чтобы объяснить мне, что такое бумеранг и как он действует. Мне, в свою очередь - понять, что меня они слышать не хотят, и донести до них тот факт, что я не кидался в Верна мячиком, просто тот задел его, когда летел обратно в мою руку. Не кидал же! Но они все равно не поверили.
Лет до одиннадцати - до того, как мы с братом уехали учиться в Хогвартс - у меня была самая шебутная компания в районе. Я не был самым старшим в ней, но главным был все равно. Малолетняя шпана - вот кем мы были, обижали младших и брали некоторых под свою опеку в обмен на несимволическую плату, конечно. Не сказать, чтобы меня боялись, я теперь понимаю, что каким-то невероятным образом подчинил себе даже тех, кто в ухо легко мне мог дать за резкое словечко. Последние у меня вылетали изо рта как канарейки при нужном заклинании, что тогда, что сейчас, почти никогда ничего не держу в себе.
Верн со мной просился от случая к случаю, а мне с собой таскать сопливого младшего [мы близнецы, но это ничего не меняет] братца было не с руки. Он был обузой для меня, а еще у него могла в самый неподходящий включиться совесть, и тогда наступал пиздец. Я не хотел брать его в свою компанию, и в итоге родители орали, чтобы я его не бросал. Я ему потом все равно пиздюлей прописывал за нытье, но это ничего не изменилось, как был жирным ботаником, так и остался.
Помимо проблемы с Верном, на меня лет с восьми повесили еще и девчонку. Наша с братом мама умерла, когда нам еще шести не было - инсульт ударил. Прямо на кухне, у меня на глазах. Так забавно - я знаю, что это произошло у меня на глазах, но помню только ее подкосившиеся ноги и больше ничего. Так забавно - Верн время от времени рассказывает, как проснулся от дикого крика на весь дом, как папа почти кубарем свалился с лестницы на мои крики о помощи. Делает дикие глаза, когда я говорю, что не помню ничего из того вечера Я ненавижу его за то, что он помнит больше, чем я, ненавижу, что он напоминает мне об этом. Так странно - ведь я всегда считал себя сильнее него, это он должен был все забыть, а не я.
Я любил своего брата, люблю его и сейчас, только вот мне всегда хотелось, чтобы он был хотя бы немного похож на меня, хотя бы самую малость. Мы близнецы, а значит, ближе нас друг у друга никого попросту нет, я хотел, чтобы самый близкий мне человек в этом мире хотя бы иногда понимал меня. а я его. Этого не происходило, став старше, мы просто научились сглаживать все углы, он стал немного острее, я стал немного мягче по отношению к нему, и стало легче. Я знаю, что Верн тоже меня любит. и это, наверное, единственная причина, почему я никогда не бросал его и всегда защищал. Какое-то время я был единственным человеком, с которым он общался, я был ему нужен, моя поддержка и братские подъебы помогали ему. Как ни странно, он ведь учился на другом факультете, но это не помогло ему завести мало-мальски значимых друзей.
Как и раньше, до Хогвартса, он просился со мной, как и раньше, моя компания нервировала его, наша деятельность пугала его. Мне оставалось только благодарить Мерлина, что никому не пришло в голову сделать его старостой факультета - боюсь, тогда он отыгрался бы за все свои страхи, и посадил бы каждого из нас под замок. Но ему оставалось только беспокоиться за меня и стоять на стреме, пока мы лезли в самое пекло.
Когда нам с ним было восемь, папа женился снова. Мне бы такой поворот событий совсем не понравился, если бы эта женщина не скользнула в нашу жизнь так легко и просто, словно всегда там была. Одним махом она заменила всех нянь, которых нам находил отец - управляться с двумя мальчишками и одновременно продуктивно работать не вышло бы - и заменила так хорошо и грамотно, что ни у кого не осталось сомнений по поводу её права находиться в семье Дурслей. У Верна нет-нет да проскальзывает это "мама" в её сторону, я в ответ только кривлюсь. Называть ее так - выше моих сил. Несмотря даже на все то, что она для нас делала.
Как ни странно, она была волшебницей. До отправления в школу мы учились разным вещам дома - постирали азы зельеварения и теорию заклинаний, узнавали о разных магических существах. Вечерами в детской на потолке появлялись различные панорамы, она рассказывала нам истории о древних волшебниках и приключениях, которые пришлись на их жизнь. Мне и Дарле (дочери нашей новоиспеченной мамаши) всегда было интересно послушать про сражения между злом и добром, в то время как Верна интересовал прогресс, создание новых заклинаний, зелий и остального.
Даже с ней мы были похожи куда больше, чем с моим родным братом. Дарла всегда походила на какую-то дикую смесь нас обоих - открытая и резкая, как я, умная, как Верн. Иногда меня пугало, что она может захватить власть в нашей маленькой сказочной стране на троих, но её это, похоже, совсем не интересовало. После поступления в Хогвартс (на год позже нас) она нашла себе своих друзей, в числе которых был и старший из наших троюродных родственников, Джейми.
Я же никогда не сидел на месте. На уроках, впрочем, тоже не особенно долго мог высидеть, проебывал все, что мог, и подбивал на это же друзей, мы и в Хогсмиде впервые оказались на втором курсе - нашли тайный ход и решили проверить. Во все закоулки замка нос заглянули, кроме спален чужих факультетов, да и наверняка там ничего особенного не было, я уверен. А если даже и было, все равно слишком поздно об этом думать. Во мне всегда жила жажда деятельности, в этом мы с Верном абсолютно противоположные, он мог часами залипать в стену или читать книгу, усидчивый как табуретка. Мне нужно было руководить, верховодить, вести куда-то народ. Может быть, я и мог выбрать лучший путь для нас всех, но я всегда выбирал путь разрушения.
Я сдавал экзамены сносно, мой брат всегда делал это блестяще. Когда дело касалось исследований, он становился сам не свой. На самом деле, это даже можно назвать его страстью, без натяжки, он был одинаково хорош и в теории, и в практике. Плох он был в том, чему в Хогвартсе на уроках не учат. Во взаимоотношениях с людьми.
Мне было тринадцать, когда это случилось. Это были рождественские каникулы, мы с Верном отправились домой, Дарла осталась отмечать праздники с друзьями в Хогвартсе. Мы выехали за город в надежде хорошо провести время на природе [папина инициатива]. Стоял сучий холод, все вокруг было в снегу. Связь на телефоне не ловила, и вообще, я надеялся в эти каникулы встретиться со своими старыми друзьями-маглами. Обиделся на отца за это дурацкую идею, на Верна, самозабвенно болтающего с [его] мамой, на нее, что согласилась на такую поездку. Сказал, что пойду прогуляюсь в лесу, показал телефон с наушниками и сообщил им, что связи нет, но музыка есть, и я собираюсь ее слушать.
И ушел.
Я не знаю, сколько времени я шел. Чувства, что я потерялся, не было - я же шел прямо, следовательно, чтобы вернуться, мне нужно было развернуться на 180. Возвращаться не хотелось, я все еще был зол. Засунул окоченевшие руки в карманы, посмотрел вверх на полную луну - злобно хихикал внутри себя, думая, сколько же времени они убьют на то, чтобы найти меня.
Я не помню, какая музыка играла в наушниках. Помню, что она оборвалась так резко, словно это вся жизнь оборвалась, а не музыка. Помню боль и собственные попытки закричать, помню, как из горла вырывался только хрип.
Так забавно - я не помню смерть матери, произошедшей буквально у меня на руках, но отчетливо помню каждую секунду своей псевдо_смерти. Впрочем, в какой-то степени это действительно была смерть - вернулся обратно я уже совсем не таким, каким ушел.
Снова открыл глаза я уже в больнице.
Св. Мунго, постоянные настойки, аналоги успокоительных, я не помню двух месяцев в этом сраном 2о18, я просто лежал с открытым ртом, и слюна стекала по щеке вниз, настолько меня напичкали. говорили, потом нормально будет, не будешь на людей бросаться во время полнолуния, будешь жить как нормальный человек, говорили, никаких побочных эффектов. Поттеры приходили, Верн плакал где-то в углу палаты, я хотел руку в кулак сжать и сказать ему, чтобы не рыдал, как девчонка, жив же я, видишь, но я даже этого не мог.
Потом вернулся в школу как миленький. Вел себя так, будто ничего не случилось, вообще ничего, но на самом деле до усрачки боялся своей второй сущности. Боялся, что однажды настойка не поможет, и я загрызу кого-нибудь, или укушу. Боялся, потому что хотел этого сильнее всего, при виде сырого мяса слюни текли и мысли исчезали. Каждое полнолуние меня выводили из фактультетской спальни, я обращался волком под присмотром одного из преподавателей и дремал, свернувшись калачиком и покусывая собственный хвост, представляя, как я преследую какого-то человека, а потом вгрызаюсь в его шею, как моя пасть наполняется теплой солоноватой кровью.
Пару недель из летних каникул мы проводили у Поттеров - дядя Гарри был нашим двоюродным дядей, его детки - нашими троюродными братьями и сестрой. Иногда в их дом заползал Люпин, которого я обожал всеми фибрами души, и огромное множество совершенно разных Уизли, которых я почти сразу научился отличать друг от друга. Лет с тринадцати - с тех пор, как я заболел ликантропией, с Тедом я почти перестал видеться, видимо, из-за этого же. Его отец был оборотнем, и это как-то очень сильно отдалило его от меня - хотя мне всегда хотелось, чтобы мы дружили. Могу сказать, что моя болезнь еще больше отдалила Верна от меня, старшие пытались добавить в мой круг общения тех, кто мог бы помочь мне справиться с проблемой - дядя Гарри, который поддерживал меня, как мог, еще парочка людей, знакомых с оборотнями. Никто не понимал, что достаточно было просто оставить меня в покое и дать нормально общаться с братом. Уверен, вместе бы мы справились.
Хотя на деле моя жизнь не сильно изменилась. Я рос, росли и мои друзья, вокруг меня стали появляться девушки, огромное множество разных девушек, ни одну из которых я даже не рассматривал как пару [я смеюсь, все смеются, особенно те, кто смотрел на меня огромными глазами и заводил тему о свадьбе, особенно сильно], я попал в команду по квиддичу, о чем мечтал с восьми лет, с тех пор, как вообще узнал о существовании такого вида спорта. Метла была моей отрадой, я летал как бог, и балансировал на ней так же. А потом я стал проебывать тренировки. Не специально, оно как-то само получалось, то забывал, то не хотел. К пятому курсу капитан меня выгнал без права возвращения. Впрочем, так же получилось и с клубом игроков в плюй-камни, меня вышвыривали отовсюду, куда я вступал, потому что вступив, я терял к этому интерес. Как и всегда в моей жизни.
Постепенно страх моей второй сущности сошел на нет. Не то, чтобы я принял своего внутреннего волка и тому подобная дрянь. Выкинуть мысли о сыром мясе и чужой крови было довольно просто - каждому из нас время от времени в голову заползают мерзкие мысли, от которых можно избавиться только одним способом - перестать обращать на них внимание. Здесь был тот же принцип.
Контрабандой я стал заниматься еще в школе, не помню, как это получилось впервые, но через те же тайные ходы я проносил в Хогвартс все то, что было запрещено. От некоторых товаров их Волшебных Вредилок Уизли до любопытных, но не особо опасных вещиц. С по-настоящему опасными я тогда не работал и из соображений безопасности, и из-за того, что считал, что такие игрушки детям в руки давать нельзя. Был прав, конечно.
В Гриффиндоре меня считали паршивой овцой, в Рейвенкло - туповатым невеждой, в Хаффлпафе - бездельником и нахлебником, в Слизерине - ехидным прохвостом. Ни одно из этих утверждений не оправдывало меня в действительности. Только брат знает, какой я на самом деле, в конце концов, он рядом со мной с самого своего рождения [я-то старше]. Многое, что он якобы не знает, на самом деле просто скрывает от себя, довольно умело. Я защищаю его от всего, справедливо считая, что собственного брата имею право обижать только я, и никто больше.
После окончания школы с довольно низкими оценками я устроился к Коббу и Уэббу. Понятно, как всякие темные артефакты появляются в такого рода магазинах - это либо сбыт фамильных ценностей, не одобряемых Министерством, либо воровство. Я стал у них главным по связям с общественностью, скорее, чем просто продавцом - но со временем мне этого становилось мало. Все больше дел проходило из рук в руки, минуя вездесущих Кобба и Уэбба, все больше людей хотят сохранить свою тайну, доверяясь больше одному человеку, чем нескольким. Удачливый вор и хороший продавец, я могу достать почти что угодно, если мне достаточно заплатят. Если ты что-то умеешь делать, какой смысл делать это бесплатно? Вот и я так считаю. по крайней мере, это любопытно и интересно. Я чувствую себя живым только когда хожу по самому краю, между жизнью и смертью, между безопасностью и возможностью подставить всех близких, между человеком и зверем. Поэтому я не принимаю настойку до последнего, поэтому занимаюсь продажей темных артефактов, поэтому живу в магловской части Лондона, в квартире у своей подружки, которая не имеет ни малейшего понятия о магии, поэтому на ее кухне спит мой младший брат-неудачник, который даже со своим высоким уровнем интеллекта не смог пристроиться в настоящей взрослой жизни. I've been wasting all my time
With the devil in the details
And I got no energy to fight
He's a fucking pantomime
The devil in the details
He's fixing up to take a bite
I don't see the point in trying
I got the devil in the details
|
Связь:
● kycyshka
Участие в сюжете:
● по записи.
Как вы нас нашли?
● на LYL нашел. Пробный пост. Он сбежал - интересно, как отнеслись к этому остальные? Они так часто возлагали на него свои надежды, особенно когда им нужно было найти меня, договориться со мной - они использовали Мастера как наживку и/или парламентера. Не могу сказать, что неудачно; не могу объяснить, почему. Они были уверены в нем, они были уверены в его верности Галлифрею и идеям Повелителей Времени. Будь он моим агентом, как замечательно все обернулось бы - для нас обоих. Как замечательно все было бы сейчас.
Удивительно, что селеститы его не нашли - мне почему-то казалось, что это вполне в их силах - найти Повелителя Времени, пусть даже и заключившего свою сущность в часы. Да, Небесное Агентство Вмешательства не могло оперировать подобными вещами, но, лишившись тел и перейдя в ранг концептуальных существ, они открыли для себя множество новых возможностей. Которые, впрочем, не слишком меня интересовали, во всех плюсах бытия селеститам, ни становиться одним из них, ни, уж тем более, сотрудничать с ними у меня не было никакого желания. И если первое понятно без лишних слов, на втором мысль спотыкается и летит куда-то вниз.
Селеститам нельзя доверять. Селеститы врут всегда - иногда даже когда им это вредит. Свихнувшись от постоянной скуки, они ищут, как бы разнообразить свою бесконечную бестелесную жизнь - и находят способы. Что стало поворотным пунктом Мастера? Быть может то, что они предали его? Он сам себя в какой-то степени предал, пойдя к ним на поклон, сотрудничая с ними, но работа с селеститами никогда не заканчивается хорошо. Часто она заканчивается либо твоей смертью, либо твоей, полной мучений и чувства стыда или вины, жизнью. С третьим вариантом - каким бы он ни мог бы быть - я ни разу еще не сталкивался.
Он сбежал - и спасся таким образом от участи всего своего народа; сбежал - и лишился своей жизни раз и навсегда. Жизнь покидает его глаза, те, темные в этой регенерации, выцветают, сереют взглядом безысходности, взглядом сжигающей, травящей боли. Ему не помочь - это первая мысль, которая приходит мне в голову после долгого молчания. Ничего уже не сделать. И звать его с собой я не собираюсь, он не пойдет, не хотел тогда, так и сейчас нет никакого смысла. Да, можно отказаться от своих ценностей, убеждений, традиций, в конце концов. Но для него в этом нет теперь никакого смысла. Я уничтожил его мир. Я уничтожил его.
Мне не больно. Мне не страшно, не стыдно и не жаль Мастера. Я понимаю краем сознания, что он был бы незаменим, с его знаниями и способностями, во Фракции, он был бы ей полезен - но она бесполезна для него. Я могу пропустить через его рукава ниточки и заставить встать, заставить делать то, что я хочу, но я не буду этого делать. Это убьет его еще быстрее. Это может убить меня.
Вся проблема в том, что он по-прежнему мне слишком дорог. И мне больно смотреть на него такого.
Он поднимается на ноги, резко и зло, и я заранее готов - к удару ли, к прощанию ли, и сам не знаю. Он подходит ко мне так близко, что это должно быть неуютно, я смотрю в его глаза и вижу в них жизнь - яростную, неспособную мириться со своим концом. Гнев. Гнев держит его на плаву, злость, страх и обида. И во всем этом виноват только я.
Это "не называй меня так" так и крутится на языке, пальцы сжимаются, он по-прежнему называет меня Тетой, хотя знает, что это прозвище давно всеми забыто. Знает, что я не позволяю называть себя так с последнего года в Академии, знает, что этого имени не знает теперь никто во всей Вселенной, кроме него - называет меня так, зовет меня, как своего лучшего друга, будто бы снова пытаясь достучаться. И я неожиданно понимаю, что он делает это не специально - он ведь, наверное, по-прежнему видит во мне того ребенка, который когда-то дружил с ним. Пусть, повзрослевшего, пусть, сильно изменившегося, но того же. И было бы глупостью сказать, что это работает только в одну сторону, потому что это Кощей стоит передо мной, сверкая глазами, потому что мне никогда не было существа роднее, никогда не было существа ближе.
Был ли я Дедом Парадоксом тогда? Перерождение - как прошлая жизнь, влияет на протяжении новой, но воспоминаниями просачивается далеко не сразу. Мы с ним были студентами - пускай и не совсем обычными, постулаты Делокс нам всегда были чужды, мы вырабатывали новые и следовали им неукоснительно, мечтали о революции и свободной жизни. Каждый из нас добился своей мечты, но шли мы до нее разными путями. В итоге эти пути привели нас обоих сюда. Наша планета уничтожена, и мы - по разные стороны обломков баррикад. Победитель и побежденный. Тета Сигма и Кощей. Доктор и Мастер.
Он прав. Я убил его в тот момент, когда уничтожал Повелителей Времени. Я не хотел этого, я уповал на чудо, надеялся, что каким-то непостижимым способом он выживет. В его словах нет оправдания, мне в его глазах нет оправдания - я пожертвовал им ради высшей цели, и это он вряд ли когда-нибудь сможет понять. Простить - тем более. Мне вдруг подумалось, что случись такой выбор перед ним, он никогда не сделал бы того, что уничтожило бы меня, как бы это ни помогло в итоге. Меня многие хотели убить. Отменить мое существование или просто уничтожить, но не он. Мастер всегда выступал с переговорами, он никогда не пытался решить вопрос силой - и не потому что у него не вышло бы (это очевидно), но потому что это был не его стиль и это был я.
Я смотрю ему в глаза и молчу, потому что ответить мне на это нечего. Он прав - в этом он бесконечно прав. Я могу сколько угодно бормотать о том, что это должно было случиться и что у меня не было выхода - но он не перестанет быть прав. Я предал его, и наши отношения - это череда бесконечных предательств, одно страшнее другого. И ни одного воссоединения.
Не называй меня так, не называй меня так, - он касается пальцами моей щеки, и сжимает руку на челюсти в ожидании ответа. Первое прикосновение и оправданная жестокость. Я смотрю на Мастера, и в этот момент он вызывает у меня чувство чистого восхищения - злость и обида поднимаются до невероятных высот, интегрируясь во что-то принципиально новое. Сглатываю, но не отвожу взгляд, не двигаюсь, хотя, казалось бы, убрать эту руку от себя, а лучше, убрать ее ему за спину. Не позволять так обращаться с собой никому, не позволять дотрагиваться до себя даже случайно, не говоря уже о подобных выпадах.
Я не могу ему ответить - сам понимаю, что не могу. Он прав во всем, он знает меня настолько же хорошо, как и я его. Чего он ждет в качестве ответа от меня сейчас? Что я прилетел из любопытства? Что я пришел, чтобы убить его - хотя сам же парой минут ранее сказал, что не буду этого делать. Мне так интересно, чего он ждет, что он хочет от меня услышать, что именно из всего он считает правдой?
- Я надеялся, что ты жив, вопреки всему. Я думал, во всем есть свои исключения, так почему бы и не быть одному из них здесь? Почему рандомизация Вселенной не может проявиться именно в этом моменте, почему я обязан был потерять тебя, чтобы достигнуть цели?
Он смотрит мне в глаза, не отпуская подбородок, он стоит слишком близко, чтобы на это можно было не обращать внимание, и я смотрю на него, понимая, что это, наверное, проклятие - ни один из нас не может спокойно жить, пока жив другой. И ни один из нас не может жить, зная, что виноват в смерти другого. Что со мной было, когда я получил то послание? Какая буря эмоций пролетела сквозь меня, захватив несколько жизненно важных атомов, и заменив их принципиально другими? Мне было трудно идти дальше с мыслью, что я пожертвовал самым дорогим, что у меня было - это не было чувством вины, это было чувством всепоглощающей и давящей, темной потери, от которой уже никогда не оправиться.
- Я скучал по тебе, Кощ, - шепотом в самые губы перед поцелуем с готовностью, что он отвернется, отстранится, отшагнет. Сделает хоть что-нибудь против этого поцелуя Иуды, потому что этот на последний совсем не похож, он вообще ни на что не похож. Это прощание. Я знаю, что вижу его в последний раз, я так хотел бы забрать его с собой, я хотел бы, чтобы он всегда был рядом, чтобы делил со мной свою долгую, полную бессмысленных деяний, жизнь. Я хотел бы спасти его, забрать с этого пустого пляжа, от этого насквозь провонявшего спиртом мотеля, от этой странной жизни без цели и идеи. Но забрать его насильно я не мог. Мы оба знали, что он никогда не согласится на такое.
Дождь, усиливаясь, стучит по стеклу, как надоедливая хозяйка, требует немедленно освободить комнату.
Я не прощаюсь - ухожу без лишних слов, не оглядываясь. Стараясь уже на полпути к ТАРДИС стереть из памяти эту встречу и его лицо, ощущение его близости и единства, которое всегда посещало меня рядом с ним. Стараясь уже на полпути забыть то, что мы оба когда-то имели и чего мы оба лишились - оглянувшись назад только на пороге своего корабля. Бросая на поручни насквозь промокший пиджак, наблюдаю, как весь пейзаж постепенно смывается, прячется за плотной пеленой дождя. И знаю, что сюда я больше никогда не вернусь.
Думая о том, кого я больше никогда не увижу.
|
